Нас называли комиссарами или прикрепленными, мы отвечали за безопасность члена Политбюро СССР Динмухамеда Ахметовича Кунаева. Так как Кунаев был членом Политбюро СССР, за его безопасность отвечало особое элитное подразделение – 9-й отдел КГБ, подчинявшийся Москве, которое состояло из трех комиссаров и начальника отдела. Когда Кунаев выезжал на съезды, в командировки, на мероприятия, концерты, выходил дополнительный наряд из КГБ, обеспечивая наружную безопасность.
За 25 лет, которые Кунаев был первым в Казахстане, у него было много комиссаров, помощников, управляющих. Из них я был самым молодым и остался в истории его последним комиссаром, проработав на этой должности чуть больше четырех лет, в сущности, самый короткий срок среди всех, и после ухода Кунаева с политической арены до самого конца остался с ним.
Осенью 1982 года на вакантное место в «девятку» было отобрано 8 личных дел офицеров. Когда начальник отдела кадров написал на моей фотографии: «Личность Шабдарбаева удостоверяю» и поставил свою подпись, он еще раз сверил фото с оригиналом и цокнул языком: «Вот черт, какой красавец!». Наверняка в тех пухлых служебных папках было много достойных, красивых и обаятельных мужчин, но выбор пал на меня. Может, эта фотография и сыграла свою роль…. А может быть, молитвы матери… Но есть и еще одно объяснение: открытое лицо, прямой взгляд, биография молодого лейтенанта приглянулись супруге Димаша Ахметовича – женщины отбирают сердцем, и она сказала: «Он сохранил немного детский, прямой, но уже повидавший немало упрямый взгляд, давай оставим его».
Так судьба свела меня с выдающимся человеком – Динмухамедом Ахметовичем Кунаевым. Свела на десятки лет.
Меня представили Димашу Ахметовичу, я прошел собеседование и приступил к работе. Это был совсем другой вид работы, я боялся что-нибудь сделать не так. Меня стали обучать, помогали еще трое сотрудников, прикрепленных ранее. Рабочий график выглядел так: сутки работали, двое отдыхали, если отпуск или болезнь, заменяли друг друга – никого извне не предполагалось. Через нас проходили все секретные материалы, все поручения, записи телефонных разговоров и т.д. Партийные собрания проходили в 6 утра – другого свободного времени не было.
Первое время мне приходилось очень сложно – не знал членов и кандидатов Политбюро, если кто-то из них звонил, нужно было передать сообщение слово в слово.
Однажды, еще при Андропове, позвонил Горбачев. Димаш Ахметович был занят, и я попросил перезвонить его позже. Потом, когда доложил о звонке Кунаеву, Димаш Ахметович шутливо сказал: «В следующий раз обязательно найди меня, это будущий генеральный секретарь». Вот так, без упреков и нотаций, главный человек в Казахстане давал понять ошибки своему окружению. Но именно поэтому страшней любого наказания было подвести этого интеллигентного, умного и благородного человека.
Когда я впервые сопровождал Кунаева в Москве, он после визита к Громыке провел для меня, своего прикрепленного, маленькую экскурсию по ЦК, по Кремлю, рассказал, что и где находится, показал бывший кабинет Сталина, потом зашел в маленький кабинет к инструктору ЦК, курировавшему Казахстан. Когда мы вошли вместе, Кунаев показал на меня и попросил инструктора: мой прикрепленный новенький, смотри, чтобы он не потерялся. Они пошли вперед, завернули за угол и исчезли. Шедший за ними, я потерял из виду и начал растерянно метаться по бесконечным коридорам ЦК. В итоге не только не нашел Димаша Ахметовича, но и сам заблудился окончательно. Случайно нашедший меня инструктор был очень раздражен. Он подвел меня к какой-то двери и сказал, что Димаш Ахметович там. Я успокоился и стал ждать. Прошло очень много времени, Димаш Ахметович не выходил, и я решился заглянуть в кабинет. Пот мгновенно прошиб меня, когда оказалось, что это был просто огромный накопитель. Я побежал через него в приемную, там сказали, что Кунаев давно ушел. Это был конец. Конец так и начавшейся карьеры. Уже ни на что не рассчитывая, я вышел на улицу и не поверил своему счастью – там стояла машина Кунаева с водителем дядей Ваней и эскорт мотоциклистов. Выяснилось, что водитель уже отвез Димаша Ахметовича в наше посольство, и тот отправил машину за мной. За своим прикрепленным….
И так я, не дыша, через всю Москву ехал в лимузине члена Политбюро с милицейской мигалкой и с эскортом мотоциклистов впереди и сзади.
Когда мы приехали в посольство Казахстана на Чистопрудной, по всему зданию метался наш начальник. Он был в полном недоумении, почему Кунаев вернулся один, но спрашивать у него, конечно же, не решался.
Я не стал ему ничего объяснять, решил: дойду до Димаша Ахметовича, а там будь что будет. Кунаев сидел в очках, что-то листал, поднял глаза, приподнял очки и спросил: «Что-то случилось? Заблудился? Все нормально? Ну, иди…» Я кивнул головой и понял, что все хорошо. Подбежавшему начальнику небрежно сказал, что Кунаев дал поручение, и поэтому я остался. Это только один из эпизодов, говоривший о том, как легендарный человек относился к людям.
В выходные мы вместе ужинали, бродили по дому, он смотрел телевизор. Другие ребята садились вместе с ним за стол, а я не решался. Иногда летом от жары задремлешь, он тогда тихо проходил мимо, чтобы не потревожить…
Мы как-то поехали в Москву на съезд, там было много народу, и, когда он закончился, все вышли вместе, и начали подъезжать машины. Я быстро подал пальто Кунаеву и начал продвигаться вперед, а он мне говорит: «Не торопись». Я был там впервые и не знал, что была своя последовательность подачи машин. Мы уехали четвертыми. Потому что его очень уважали. Когда мы приезжали в Москву, он знал всех водителей, охранников по имени, привозил им угощения, его очень любили.
Когда Димаш Ахметович ездил по стране, всех, кто мог с ним поговорить, инструктировали, чтобы никто не просил квартиру, потому что если кто-то наберется смелости и попросит, то Кунаев ему не откажет.
И еще одна примечательная деталь. Вот, например, первый секретарь Украины Щербицкий никогда не ходил к заместителю Тихонова и говорил Димашу Ахметовичу: «Я, как член Политбюро, могу пойти к Тихонову, но к его заместителю уже не пойду, а говорят, что вы даже к курирующему инструктору сами ходите». И это было правдой, Кунаев часто ходил к «простому» инструктору, а когда я спросил, зачем он так делает, он сказал: «Аманбай, все большие дела свершаются внизу». Он приходил к инструктору, все ему показывал, объяснял, решал все вопросы, а потом уже официально заходил к Тихонову, пил чай, и у нас в Казахстане появлялись дворцы и музеи. Так он решал многие социальные и экономические вопросы для своей страны.
Когда проводили Дни культуры Казахстана в Москве, он при мне позвонил Гейдару Алиеву и пригласил на концерт. Тот пообещал прийти. А если придет он, то придут все его замы, министр культуры и др.
У Кунаева со всеми были хорошие, дружеские и теплые отношения, и поэтому нас все уважали. Он был лично знаком со спортсменами, артистами, сам с ними беседовал, задавал вопросы. И я этому тоже у него научился.
Как-то мы гуляли строем: Димаш Ахметович, Зухра Шариповна и я. В воздухе уже витало что-то нехорошее, окружение почти наверняка знало, что Кунаев скоро уйдет. Зухра Шариповна с грустью проговорила, глядя на меня: «Вот скоро мы уйдем на пенсию, и ты нас забудешь». Я тогда с большой уверенностью и горячностью ответил: «Я вас очень люблю и уважаю, и народ вас любит, у вас все будет хорошо, и вам будет не до меня, но, если вдруг когда-нибудь вам понадобится моя помощь, не сомневайтесь – я приду».
Я, казалось, произнес эти слова просто так, но пришло время, и все сбылось: и народ их любил, и помощь понадобилась, и я остался с ними, когда многие отвернулись.
Тишина обрушилась на них внезапно. В первые месяцы опалы Кунаев подходил к телефону, поднимал, слушал трубку и говорил: «Нет все нормально – телефон работает…»
Придворная знать разбежалась. Опальному политику уже не полагалась охрана. Когда я, после того как нас всех отстранили от должностей прикрепленных к члену Политбюро, пришел попрощаться с Димашем Ахметовичем, дом был пуст, как глаза его хозяев, никто не проходил, даже братья не могли прийти. Тогда я сказал: «Я останусь!» В тот же день я написал рапорт, попросив по возможности оставить в Алма-Ате на любой рядовой работе или вообще уволить. Увольнение затянулось примерно на год, меня отправили в Кокшетау, сказали – есть приказ, ты должен туда ехать, а там как знаешь. Тогда по приезде в Кокшетау я сразу подал рапорт об увольнении и к концу 1987 года ушел из органов.
Димашу Ахметовичу в то время было 74 года. Было совершенно ясно, что он больше не вернется в политику. Развал Союза не предполагался даже в самых безумных снах.
Начался другой кошмар: Кунаева начали таскать по допросам. Я ходил с ним. На бывшего секретаря КПСС теперь валили все. Как-то проверяли одно охотничье хозяйство, не хватило пять чучел фазанов, и директору сказали: «Скажи, что Кунаев забрал». Бывало и так. А ведь Кунаев после своего ухода передал в музей все, вплоть до ружей, которые ему когда-то подарил Фидель Кастро, Брежнев, Громыко. Одно ружье он подарил и мне, но и оно позднее оказалось в музее Кунаева, как и большинство его экспонатов, которые я после смерти своего наставника хранил до лучших времен в хозпостройках нашего старого отцовского дома.
Я разделял забвение с Кунаевым пять лет. Вплоть до окончательного развала гигантской империи. Впервые телефон проснулся спустя два года после летаргии. Потом Кунаева стали робко приглашать в гости, он выпустил две книги.
Когда в 1990 году умерла Зухра Шариповна, сначала венки без подписи. И только после того как Нурсултан Абишевич, впервые после всех событий, пришел выразить соболезнования, венки стали подписывать. Так, понемногу, к Кунаеву возвращались люди.
Но даже в самые сумеречные времена, когда его оскорбляли и поливали грязью наиболее усердно те, кто обязан ему своим возвышением, он никогда не опускался до ответов на грязные выпады, хотя настроение его заметно падало. Все это воспринимал скорее с горьким снисхождением. Олжас Сулейменов говорил: «Чего вы боитесь, расскажите всем правду, ведь вам уже 80 лет…» Да и я не понимал его излишний, как мне тогда казалось, щепетильность. На что Кунаев отвечал: «Зачем? Они все это делали по незнанию, по не опытности, да и время было такое. Вот напишу я плохо о человеке, о том, что было в прошлом… Пройдут года, а книга-то останется, ее прочтут его дети, внуки, правнуки, а они-то не при чем». Вот так.
Жизнь сама потом все расставила по местам. Как-то на поминках Димаша Ахметовича слово взял один их тех, кто в свое время не стеснялся «разоблачений перегибов на местах». Он вспомнил о том, каким Кунаев был замечательным человеком и соратником. Это был уже старенький, сильно подрастерявший былое влияние и амбиции человек, и тогда я понял, что и в этом прав оказался Кунаев, когда не стал называть ни постыдных имен, ни постыдных событий в своей книги воспоминаний. Он был выше этого. А может быть, дело еще и в том, что уже мало кто помнит, что его уже однажды снимали при Хрущеве с должности первого секретаря. И опят человеческого «сочувствия» он уже имел…
Я всегда удивлялся мудрости Димаша Ахметовича. Только спустя годы я понял, что он слишком многое пропустил через себя. Он лично видел, как снимали Хрущева, как все это начало затеваться за его спиной, как он упал на диван и ему стало плохо, как потом его поливали грязью.
Потом Зухра Шариповна рассказывала, что был некий Бабкин, управляющими делами Совета министров, человек очень злой, жесткий, но хороший хозяйственник. Так вот, когда сняли одного председателя Совмина, Бабкин на следующий же день вышвырнул всю его семью с государственный дачи. А Димаш Ахметович, узнав об этом, тут же дал тому квартиру. Он многое знал о людях…
Когда Кунаева снимали, ему предъявили следующие обвинения. Первое – что он провел за счет государства свое 70-летие, второе-оружие, третье – что в Караганде из гостиницы «Космос» он сделал себе офис. Прежде чем ответить на это обвинение, он написал Коркину, который на тот момент строительства этой гостиницы был первым секретарем Караганды, а в то время уже министром угольной промышленности СССР. И тот написал: «Уважаемый Димаш Ахметович, никакого отношения к строительству гостиницы вы не имели, и никакого офиса у вас в ней нет и не было. Я это подтверждаю».
Потом его обвинили в том, что ему подарили какие-то золотые часы. Он сделал запрос всем членам Политбюро, в том числе и Горбачеву, и получил от всех ответы о том, что все они получили точно такие же часы в подарок. Вопрос сняли.
Обвинение в хищении ружья тоже сняли – Зухра Шариповна сохранила все квитанции о том, что за него были заплачены деньги.
Жена первого секретаря, уже пережив все это однажды, обязательно оплачивала все расходы сама и тщательно хранила все квитанции и документы. Когда она предъявила толстую кипу, даже члены комиссии переживали нечто вроде стыда. Так что супруги уже знали, как это бывает, и были готовы ко всему.
Зато Кунаев поразительно детально владел цифрами. Он по праву гордился тем, что за период его пребывания на посту первого секретаря ЦК Компартии экономика Казахстана выросла в восемь раз. Он точно и поименно помнил, сколько раз за это время выросло мастеров спорта, сколько артистов получили звания заслуженных, насколько увеличилось поголовье скота, сколько и где было возведено жилых и производственных объектов.
Когда умерла Зухра Шариповна, соседка, придя выразить соболезнование, спросила: «Столько времени прошло, узнаете ли вы меня или нет?» Кунаев улыбнулся и ответил: «Сауле, конечно, помню, я же тебя в составе делегации такого-то числа, такого-то города отправлял в Америку». Она расплакалась, ничего не могла сказать в его присутствии, а когда вышла, сказала: «Надо еще раз прийти к нему. Это ведь глыба, мы его изучаем, читаем, видим, но все равно стать такими, как он, не сможем. У него сегодня умерла супруга, а он меня помнит!»
Еще был момент, когда к нему пришла старенькая кореянка. Назвала фамилию своего мужа. А он тут же сказал: «Я его хорошо помню. Он был у меня министром финансов в такие-то годы, очень хорошо работал, был сильным финансистом». Едва ходившая бабуля после этих слов распрямилась и пошла девичьим горделивым шагом.
Я перенял у Кунаева еще одну черту. После его ухода с политической арены я решил сделать ему что-нибудь приятное. Тогда личным фотографом Кунаева был Иосиф Львович Будневич, великолепный профессионал и очень умный человек. Он был ходячей историей той эпохи, фотографировал Сталина, Ельцина. Я всегда заказывал ему фотографии и приносил Кунаеву. Зная, что это я заказываю фотографии, он неизменно при встрече благодарил Будневича. Или, например, если я покупал ему торт, он благодарил меня, но при первой возможности обязательно благодарил повара.
Кунаев обладал великим даром – умением прощать. Когда кто-то пытался к нему пройти, он всегда говорил: «Не пускайте этого человека. Если пустите, мне придется его простить, даже если он совершил очень плохой поступок».
Он не понимал некоторых вещей. Как-то ему пришло письмо, в котором было написано: «Я столько-то лет живу в Алма-Ате, у меня столько-то детей, мне срочна нужна квартира, но для этого я должна пять лет быть прописанной в Алма-Ате». Кунаев искренне недоумевал: «Как пять лет?! Ведь человеку негде жить!» О существовании некоторых законов он просто не подозревал.
Однажды к нему с большим трудом пробилась одна женщина, написала жалобу, он ее выслушал и пообещал помочь, в противном случае – прийти еще раз. Он знал, что пробиться к нему она больше не сможет, и можно было бы про нее забыть, но подошел к помощникам и попросил проконтролировать, чтобы ее просьбу обязательно выполнили.
Говорят, что по-настоящему человек виден в мелочах. Именно в мелочах человек бывает искренен. Когда архитекторы сдавали проект дома Кунаеву, он спрашивал: «Какая кухня?» - «Пять квадратов». «Вы что? У нас такие хозяйки, им же там не развернуться» - «А у нас бюджет позволяет» «Я -добавлю из своего фонда 2 млн, но сделайте хотя бы 7-9 квадратов». И он начал придумывать еще что-то, архитекторы заражались его энергией, вдохновлялись, улучшали проекты, а он их хвалил и говорил: «Жарайсын! Умница! Молодец! Сделайте так, чтобы через 50-100 лет нас не ругали! Все это в ваших руках».
Когда собирались сдавать проект нынешнего Дворца президента в Алма-Ате, его не подпускали к макету, потому что он опять и опять вносил свои коррективы. Кстати, ему сильно влетело за Государственный музей, за автовокзал, говорили, что это гигантомания, а он говорил: «В Ленинграде тоже остро стоит квартирный вопрос, но этот город славится своими фонтанами, строить которые не прекращали даже во время войны. У нас очень много музейных экспонатов, их некуда девать, музей нужен». А потом он придумал назвать его музеем им В.И. Ленина: «Пусть попробуют не утвердить музей с таким именем…»
Он очень критично рассматривал каждый объект. Как-то один из партийных секретарей решился ему возразить, отчаявшись утвердить макет. Но Кунаев проявил свойственную ему в таких случаях твердость: «Смотри, с этой крыши вода потечет прямо на стену, она же ее пробьет! Или человека убьет. Можете еще шесть месяцев делать, но я не пропущу, пока не сделаете нормальный проект!» Я тогда первый раз услышал, как ругается Димаш Ахметович. И в первый раз видел, как приближенные посмели ему перечить. Видимо, чувствовали его скорый уход.
«Когда он ушел на пенсию, у него не было ни дачи, ни машины. Позже, когда начали дорожать «Волги», я успел написать письмо Президенту, ему предоставили возможность купить «Волгу». У Кунаева на сберкнижке в кассе было35 тыс.рублей, и он выписал на меня генеральную доверенность. Тогда писалось так: «Я, Д.А.Кунаев, даю генеральную доверенность Шабдарбаеву А. Он от моего имени имеет право подписывать любые контракты и договора и пользоваться моим имуществом и моими средствами». Я жалею, что не оставил себе копию на память. Я потратил эти все деньги на выкуп машины и квартиры, в которой он жил. Сейчас квартира, в которой жил Димаш Ахметович, стала Домом-музеем Кунаева.
Спустя годы в дом Кунаева началось паломничество. Казахи поклонялись ему и почтили за честь увидеть его, а уж тем более поговорить. Наиболее удачливым даже удавалось с ним сфотографироваться. За рубежом казахи считали его святым, недосягаемым человеком.
Когда ему исполнилось 80 лет, он не хотел устраивать шумный юбилей. Его еле уговорили поехать в Баканас, пообещав, что будет не более 20 человек. Когда мы туда приехали, машину окружили со всех сторон, приподняли и буквально оторвали от земли, а потом по ходу движения машины путь был устлан живыми полевыми цветами. Собрались сотни людей, устроили концерт, подарили белого коня. А он все говорил: «Не утруждайтесь, не собирайте много людей, не беспокойте ребят, это все не нужно. Главное, чтобы народ хорошо жил. Я всем доволен». Чтобы прокормить семью, я с трудом, примерно через год, устроился работать в Каскелене в ПМК-8 от строительного треста «Казнефтедорстрой», но утром и вечером был у Кунаевых, помогая им во всем.
Несмотря на то что спустя два года после работы в Каскеленском тресте я стал уважаемым человеком, Кунаев с болью понимал, что я едва ли стану профессиональным строителем, и время от времени говорил, что надо вернуться в органы, и даже собирался похлопотать за меня перед Назарбаевым.
Но судьба опередила его. Первому президенту Независимой страны была нужна профессиональная охрана. Кадров, способных на равных контактировать в пределах знаменитой «девятки», попросту не было. И тогда вспомнили про меня. Впрочем, коллеги сохраняли ко мне уважительное отношение, укрепившиеся после того, как я ценой ухода из КГБ сохранил свое человеческое лицо.
Когда Нурсултан Абишевич стал президентом, ему было не до охраны и не до меня. Его беспокоила страна, проблем было много. Одновременно и его собственная безопасность стояла на первом месте. Он видел раньше нашу охрану, московскую «девятку», там были дисциплина, порядок. Теперь все это нужно не на словах, не на приказах, а на деле внедрить, а для этого нужен был живой человек, на ком-то нужно было остановится. Он тогда обо мне не думал, просто поручил Синицыну: «Найди!» Сергей Синицын отклонял все предложенные кандидатуры и считал, что, кроме меня, который на тот момент был уволен, никого более подходящего нет. Президент долго колебался, но наконец согласился.
В 1992 году Сергей Синицын, тогда начальник службы охраны Президента, искренне удивился, когда в ответ на предложение вернуться в охранную службу услышал от меня, что я должен попросить разрешения у Димаша Ахметовича. Впрочем, Синицын знал, что его бывший коллега по Комитету отказался «сдать» своего шефа, и рекомендовал меня Нурсултан Абишевичу и как профессионала, и как человека.
Я все рассказал Димашу Ахметовичу. Димаш Ахметович сразу же сказал: «Если сам Президент пригласил тебя, то я не сомневаюсь, что ты верно будешь служить ему. Иди, восстанавливайся в органах. Ты должен реабилитироваться перед семьей, коллегами, перед всеми… Я рад, что в жизни мне встретился такой человек, как ты. Батамды берем саған! Не забывай старика…» Голос его дрогнул, и он резко вышел из комнаты.
Тем не менее, наверное, все же Динмухамед Ахметович, хоть и не показывал виду, ревновал меня к Назарбаеву.
Я помню, как в мае 1992 года в первый раз с Нурсултаном Абишевичем уехал в Америку и после приезда зашел к Димашу Ахметовичу, привез ему всякие сладости, напитки, которых у нас не было. У него как раз гостили его племянники Дияр и Эльдар. Димаш Ахметович мне тогда сказал: «О, Аманды да көретін күн бар екен!» Я ответил ему: «Зачем вы так говорите, я ведь тоже могу обидеться». Тогда Кунаев сказал, что меня не было 18 дней, и даже назвал дату последнего визита. Я спросил, сколько дней меня не было до этого, хотел его проверить, и он точно сказал:» Тебя не было 9 дней, с 9 мая». И тогда я понял, что он ждет меня, считает дни до моего прихода. После этого я стал навещать его раз в неделю и звонить через день.
Вопреки распространенному мнению отношения между Кунаевым и Назарбаевым были не такими однозначными, как сейчас принято считать. Со свойственной ему сдержанностью Кунаев никогда не говорил об этом открыто, но всегда видел в Нурсултане Абишевиче наиболее подготовленного преемника. Даже после критики в свой адрес они продолжали между собой с супругой называть его «бала» и относились, как к сыну. А когда после известного конфликта Зухра Шариповна расстроилась, Кунаев успокоил ее, сказав: «Ничего страшного, он просто погорячился…» и не давал ей говорить о нем плохо.
Как-то Димаш Ахметович ездил в Узбекистан, встречался с Каримовым и по приезде решил открыть фонд Кунаева в Алматы, Чимкенте и др. местах. Но, как оказалось, в Узбекистане гражданам других стран открывать фонды нельзя. Тогда Кунаев сказал, передаст Каримову записку из одного слова, и то все поймет. И он никому не сказал, что это было за слово. Но мы с ним часто сидели и разговаривали по вечерам, и однажды, видимо, не выдержав, он признался, что там было написано одно слово – «Пророк». Видимо Каримов оказался прав в каких-то своих предположениях….
Когда я стал начальником личной охраны, мне довелось сопровождать Нурсултана Абишевича в Турцию. Как-то в один из относительно свободных дней мы были на море, он был с семьей. Я тоже был на пляже, видимо, задумался и смотрел в никуда. Нурсултан Абишевич, оказывается наблюдал за мной. И когда я поймал на себе его взгляд, он спросил, все ли со мной хорошо и о чем мои думы. Мы разговорились, потом он спросил о Кунаеве, и я сказал: «За все время, что я был с ним, он ни разу не сказал о вас плохо. Вам надо встретиться и поговорить. Ему, наверное, недолго осталось. Торғайдың өміріндей өмір қалды ғой...» И когда они встретились, оказывается, сначала все друг другу высказали, а потом уже помирились. И потихоньку началось потепление….
Много можно говорить о многогранности Кунаева, о его глубоких знаниях истории, народных традиций, политическом чутье, чуткости, человечности…
Когда я работал в «девятке», на меня в Москву в комитет партийного контроля на имя Соломенцова пришло анонимное письмо. Оно, как и положено, было отписано с визой Соломенцова тогдашнему руководству КГБ Казахстана. И, естественно, на основании визы «Разобраться и доложить!» началась проверка. Меня временно отстранили от работы, в доме родителей, среди соседей по квартире и в родном селе Абае, на работе у супруги начались проверки, сбор сведений обо мне, о семье, о нашем образе жизни, о поведении. Под предлогом знакомства с семьей и бытом пришли в квартиру, где мы жили. Все грязные наветы, описанные в анонимном письме, не подтвердились. Кроме того, во время проверки Зухра Шариповна и Димаш Ахметович решительно встал на мою защиту, говоря, что за то время, которое он с нами, мы его достаточно изучили, все клевета. Сам Кунаев сказал тогдашнему руководству КГБ: «Почему вы верите каким-то анонимным письмам, а не поддерживаете, не защищаете своих сотрудников?! Пусть мой прикрепленный выходит на работу!» Такое никогда не забудется…
И когда Димаш Ахметович неожиданно скончался на Алаколе, первым, кому позвонил Эльдар Кунаев, был я. Надо было доложить Президенту. Для меня смерть Димаша Ахметовича было шоком, мне казалось, что теперь, когда он лично чувствует любовь своего народа, когда везде уважаем и видит теплый прием, он будет жить еще очень долго…
Когда в Алматы привезли тело Кунаева, я сам выносил его из самолета, мне показалось, что оно еще теплое.
Мы все были свидетелями, как достойно, с большой скорбью, со слезами на глазах провожал его народ в последний путь, как вся дорога до Кенсая была устлана цветами…
Когда отмечали 95-летие, а потом 100-летие Димаша Ахметовича и проводили байгу, я принимал самое активное участие. После ухода из жизни Димаша Ахметовича продолжал участвовать во всех его семейных мероприятиях. Помогал музею и международному фонду имени Кунева.
Димаш Ахметович был для меня одним из тех людей, которым я благодарен всю жизнь, который многому меня научил, на многое в жизни заставил смотреть по-другому…
Светлая память этому Великому человеку!!! Топырағы торқа болсын, жаны жаннатта болсын!
3205